В телевизоре сообщили, что какой-то подросток положил в сеть секретные решения билетов ЕГЭ. Крику — до небес, национальная катастрофа. Выложивший секреты подросток, естественно, действовал как подобает подростку (читай — как дурак). Через это якобы уже выявлен и будет наказан.

В нашем тоталитарном детстве интернета не было. Однако уже вовсю работало чудо телефонии. Выпускные экзамены сдавал в Германии, в Вюнсдорфе, неподалёку от Берлина. Папа служил в составе оккупационного корпуса, а я был при нём — помогал терзать сокрушённую советскими сапожищами Европу. Ну и вот, стало быть, телефоны.

Военный телефон — он специальный. Набирать на нём ничего не надо, правильный советский телефон был без наборного диска — такие до сих пор стоят в Кремле. Поднимаешь трубку, а тебе в неё радостно кричит дежурный боец: "Болгарин!" Это в смысле не боец — болгарин, а позывной у него такой. И вот боец тебе кричит: "Болгарин!" А ты ему такой: "А ну-ка, зёма, дай-ка Тавотник!" Зёма даёт, и тебе уже кричит другой боец: "Тавотник!" А ты ему "Дай-ка Марс!" и так далее, до нужного места/города. А там тебе набирали нужный городской телефон — главное выкрикнуть секретный пароль, который знали все, кому было надо. Звонили, что характерно, абсолютно бесплатно. Была такая фича при тоталитаризме.

Нужное место во время сдачи экзаменов располагалось на Камчатке. Именно там занималась кровавая советская заря, там начинался тоталитарный советский день, там раньше всего начинали сдавать экзамены несчастные советские дети. Кто не знает — в тоталитарном СССР школьные билеты составляли в КГБ, запечатывали в КГБ и стерегли их генералы КГБ — повсеместно. А главный конверт с билетами стерёг в подвале Кремля лично Андропов, накрыв портретом Берии. И никакого интернета.

Но чтобы показать билеты несчастным детям, секретные конверты надо было вскрыть. Вскрывать имели право только коммунисты со стажем не менее 30 лет и строго по сигналу из Политбюро, конечно. Но когда конверты вскрывали на Камчатке, тут же начиналась созвонка с отдалёнными регионами через военные каналы. Разница Камчатки с Берлином, если мне не изменяет память, составляла часов 14. За это время можно было решить любые арифметические задачи и накропать любое сочинение во славу тоталитаризма.

У меня с математикой были трудности. И даже с арифметикой были. И сейчас, кстати, есть. С раннего детства я даже деньги считаю неважно, не говоря про серьёзные вычисления. Бывало, считаешь свои денежки, считаешь. Пересчитываешь раза три, каждый раз получаешь различный результат. Всякие проценты/интегралы — это вообще тёмный лес.

Преподаватели математики меня не любили. Математичка в интернате била по башке огромным транспортиром и иначе как дебилом не называла. Сейчас она книжки с лотка продаёт — благо считать хорошо умеет (чужие деньги). Математик в другой школе норовил публично унизить, спросить какую-нибудь чушь и поставить четыре. Но потом его благодарные ученики отлупили, и он стал добрее и значительно вежливее, с дурацкими вопросами ни к кому более не лез.

В обчем, с математикой всё было непросто. Геометрии/тригонометрии шли неплохо, а вот алгебра — чисто каменный цветок, не выходила никак. Вывод я из этого сделал ровно один: если трудно считать деньги — значит, надо их зарабатывать столько, чтобы считать не надо было. Так и живу.

Однако в то страшное, тоталитарное время, надо было сдавать экзамен. И вот ночью — чу, звонок! Тело покрылось холодной испариной — уж не из особого ли отдела?! Уж не едет ли за мной хлебный фургон с надписью "МЯСО"?! Но это звонил друган Серёга. Батя у Серёги был прапорщиком, а потому Серёга всё и везде знал раньше всех. В том числе первым получал сообщения с Камчатки. И вот он звонит и даёт команду хватать авторучку и записывать. Я, понятно, схватил и записал. Это был секретный билет по математике. А потом я его старательно решал. Тупизна, конечно, мешала, но в целом получалось неплохо.

Наша школа в военном городке была очень сильная. Я бы даже сказал, чересчур. Тоталитарные способы преподавания все до одного были прогрессивные, отвечать у доски надо было на каждом втором уроке. Это дисциплинировало, ибо не ответить было нельзя. Но ещё прогрессивнее были способы контроля за получением знаний. Достаточно было получить тройку (получение двойки было практически немыслимым), как классный руководитель без промедления наносил звонок начальнику штаба, по месту службы отца нерадивого ученика. И сообщал НШ, что сын майора/полковника такого-то получил тройку, просьба разобраться.

Начальник штаба, человек простой и психологически подготовленный, без затей дёргал к себе на ковёр папу троечника. И без промедления с ним на этом самом ковре совокуплялся по-всякому — на предмет повышения успеваемости чада. Когда папа враскоряку и с воем прибегал домой, нерадивый ученик уже знал и понимал всё, а иногда даже больше. В случае двойки и ввиду отсутствия желания учиться папе предлагали готовиться к депортации в Союз, а это было пострашнее Колымы. Так что учились мы при тоталитаризме хорошо — даже те, кто был тупой и учиться не хотел. Но, тем не менее, перед экзаменами переживали.

Ну и, в обчем, я всё решил и бодро выдвинулся демонстрировать полученные за десять лет напряжённой учёбы знания. Школа наша, по слухам, располагалась в штабе танковых войск Вермахта, что придавало ответственности — не позорить же память отцов и дедов на германской земле! Готовился со всем осознанием.

Раздали бумажки с печатями, вскрыли секретные конверты. Оказалось, что при диктовке по телефону в одну задачу вкралась ошибка — вместо возведения в степень записали умножение. Всё остальное оказалось в точности такое, как у нас. Я, понятно, в который раз мастерски всё решил, несмотря на полную безмозглость в математике.

В математическом угаре отлучился справить малую нужду. На стене мальчукового сортира висели два здоровенных листа ватмана, на которых заботливыми родительскими руками были понятными буквами/цифрами расписаны решения обоих вариантов. Многие мальчики, не охваченные телефонными сообщениями, мочились на радостях прямо в штаны, лихорадочно переписывая сортирные решения. Говорят, в туалете для девочек имела место быть аналогичная картина, но я туда не заходил.

Вот так мы сдавали экзамены при тоталитаризме — не говоря про шпаргалки и всякое такое. Многих, конечно, расстреляли — вместе с семьями. Других погрузили на баржи и утопили в Ледовитом океане. Некоторые до сих пор не вернулись из колымских лагерей. Но кто выжил, обратите внимание, нехерово по жизни устроился.

Что за переживания по поводу скраденных билетов ЕГЭ? Якобы в святая святых, в наши храмы знаний теперь попадут зловещие лодыри и двоечники. Учитывая то, что суть нынешнего экзамена — в проставлении галочек возле указанных вариантов ответа, опасения странные.

В храмы знаний давно уже принимают не тех, кто себя в знаниях показал, а у чьих родителей денег больше. Потому вернее было бы не выявлять у детей знания путём проставления галочек, а требовать у родителей справку о доходах и наличии связей в администрации.